НашаРая и Раечка
Раечка была подругой моей бабушки, она вкусно готовила. У Раечки был муж, полон дом гостей, две крупные добрые и в меру вредные девицы на выданье, и 4 дня рождения, годовщина свадьбы и новый год.
Каждый праздник традиционно благоухал бужениной с чесноком и холодцом с хреном. У меня, гастрономического гостя, текли слюни с момента, когда мы начинали собираться к ней в гости. Ребенку разрешалось все: забраться в холоднющюю спальню на шелковое покрывало с цветами и притворяться спящей, слушая голоса доносящиеся из кухни. Больше всего я любила голоса этих готовящих вкусное женщин. Мы жили недалеко, и в 3 года по двору добротной кирпичной сталинки на Холодной горе меня катал на раме Орленка хахаль Рыжей Ленки, младшей из дочек. Каждый раз, как меня забирали от няни, меня укладывали у них спать.
НашаРая была замужем за младшим братом прадедушки, строительным инженером. Его звали работать во Францию, но из СССР не было исхода. Муж давно умер, НашаРая жила в большой и светлой комнате коммуналки с окнами на Сумскую и у нее никого не было кроме соседки-алкоголички с семилетним сыном- курильщиком и нас. Но прадедушка к этому моменту был зациклен на том, чтобы мы не глотали сливы с косточками, повторял фразы как метроном и по секундомеру в 21:00 садился смотреть программу Время.
Когда Наша Рая была моложе, она приходила к прабабушке Риве сама.
Духи Ривы “Красная Москва” смешивались с запахом НашейРаи, которая не пахла ничем, а значит, приятно. Она, плюс в карму, не пыталась меня поцеловать.
Мне разрешали взять ее палку- с загнутой ручкой, полированного дерева – и подержать немного перед тем, как поставить в угол.
К НашейРае мы с мамой ходили на ее день рождения и несколько раз в год “проведать” по инициативе моей мамы, передать ей выпечку от прабабушки. Не помню, был ли в доме лифт, но мы всегда топали по неравномерным плоским ступеням на третий этаж.
В комнате у НашейРаи стояла полуторная кровать с металлической спинкой и пружинным матрасом, фотографиями над ней поверх ковра и круглый стол, комод-секретер и с деревянным полозьями кресло качалка. Пока мама реализовывала светскость визита, я упоенно пришпоривая каталась на кресле.
НашаРая пристрастила меня к Фриде Вигдоровой и Макаренко, благодаря ей я зачитывалась Дикой охотой короля Стаха и Черным замком Ольшанских (благо у нее была версия на украинском) и, к перепугу родителей, Педагогической поэмой.
Когда НашаРая сломала шейку бедра, она не смогла выбраться до утра из наполненной ванны коммунальной квартиры, ее соседки алкоголички дома не было. Как и мобильных телефонов. А обычный, общий, дисковый стоял на столике в длиннючей коммунальной прихожей.
НашаРая пролежала до утра в остывающей ванне и скончалась через неделю от воспаления легких.
У меня остались Дике полювання короля Стаха, Дорога в жизнь с посвящением и тоненькое, подаренное ею колечко с бриллиантом: “это нежное девичье колечко, мне оно ни к чему”.
Почему я собственно это пишу: у евреев человек живет ровно столько, сколько о нем помнят. Раечка похоронена на кладбище рядом со своим мужем Павликом. О Раечке помнят ее дочки. Куда ж они денутся. Помнят ее внучка и внук (надеюсь). Что там будет дальше- зависит от них.
НашаРая стала пеплом в стелле крематория. Уцелеет ли кладбище во время этой войны? Понадобятся ли кому свободные ячейки? Все захоронения нужны только живым, мертвым все равно.
О НашейРае после моей смерти не будет помнить никто. Пусть она еще поживет.